– Понимаешь, – говорил он, – меня люди всегда считали каким-то неполноценным. Может, оно и так – не знаю. А в лесу я всё знаю и мне там хорошо. А ты правда работаешь в редакции? И тебя печатают? Ну, ты даёшь! Слушай, а ты правда с начальником полиции знакома?

– Ну, а как ты думаешь, если я в отделе происшествий работаю?

Знакома, конечно, – пожимала я плечами, ловя на себе недоверчивый и вместе с тем восхищённый Сашкин взгляд.

– Ну, к нему же так просто не подойдёшь?

– А мне и не надо подходить так просто. Я к нему за информацией о происшествиях прихожу.

– Ух ты! А вот у тебя номер телефона на «02» заканчивается – это потому, что ты в отделе происшествий?

– Да нет, конечно! Просто так совпало.

– А я бы себе специально такой номер подобрал, если бы только был, как ты…

– Нет, ты точно из леса!..

После их переезда мы с Сашкой стали пересекаться чаще. Наши родительницы регулярно ходили друг к другу в гости, и время от времени моя мама приглашала меня составить ей компанию: «Я сегодня иду к Регине, не хочешь со мной? Она тебя тоже приглашала…». Региной звали Сашкину маму. И это был не человек, а какая-то квинтэссенция женственности и любви к жизни.

Но Сашка хоть и поедал мамины борщи и блинчики, так и оставался каким-то мелким, худеньким очкариком. Про таких обычно говорят «хлюпик». И про Сашку тоже так говорили. Только без злости. И всегда за глаза – чтобы не задеть. Поскольку обидеть это наивное существо было так же немыслимо, как ударить котёнка или подставить подножку дедуле с палочкой. Подозреваю, что если какой-нибудь обидчик всё-таки находился, то Сашка потом просто тихонько плакал в каком-нибудь укромном уголке, где его никто не видел. В общем, хлюпик он и есть хлюпик. Добрый – мухи не обидит. А ещё скромный, безотказный. И вообще хороший, порядочный, но… хлюпик, за которого вряд ли кто-нибудь когда-нибудь захочет выйти замуж. Последнее было яснее ясного, но Регина нет-нет, да и вздыхала: «Хоть бы ты женился когда-нибудь! Вот умру я, как ты один жить будешь?..».

А потом Регина заболела. И лежала там, в своей квартире, одна-одинёшенька. Спасибо соседям – приносили лекарства и продукты, оставляли у входной двери. А потом они же её и похоронили. Без долгих прощаний, зато со всеми мерами предосторожности. Может, Сашка и смог бы как-то вырваться (в исключительных случаях людей выпускали). Но он ничего не знал – ему попросту поначалу ничего не говорили. Соседи позвонили Сашке лишь после похорон.

Как он всё это пережил, никому не известно. Остался в Донецке. К моей маме, правда, стал заходить чаще – скорее всего, за воспоминаниями. А в марте 2022-го позвонил ей и огорошил новостью о том, что ему пришла повестка.

– Ему? Повестка? Да у него шрам от операции через всю грудь – сердце два раза оперировали! Какой из него воин? Кто его вообще в армию взял? – недоумевала я.

Чуть позже случайно выяснилось, что в зону СВО Сашка напросился сам. Добровольно. Но кто согласился взять на себя ответственность за эту авантюру? Сашка с автоматом – это же смех на палке! Чуть позже Сашка позвонил моей маме – попрощаться перед отъездом. И всё. Дальше – тишина. Потому что звонить «оттуда», сами понимаете, нельзя. Конечно, находятся те, кому плевать на такие запреты, но это уже другая история. В общем, Сашка почти никогда не звонил. Но находился, видимо, где-то не очень далеко от Донецка, поскольку иногда у него была возможность побывать дома – отпускали на день-другой. Всякий раз Сашка забегал к моей маме, а она потом рассказывала мне об этих визитах.

– Ты знаешь, – говорила она, – по-моему, ему там очень нравится.

– Где нравится? На передовой?

– Да кто его туда пустит! Сидит где-то в безопасном месте – печку топит, дрова пилит, стирает… Условия-то нашим ребятам тоже кто-то должен создавать! А вообще он изменился – ты бы его не узнала.

– Да ты не особенно-то рвись! Сашка почти никогда ничего не ест – сколько ни уговаривай.

– Сашка? Не ест? Это что-то новое! Заинтриговала…

– Я же тебе говорю, что он сильно изменился… Ты его вообще вряд ли узнаешь…

– Твои? По-настоящему? – сама не зная, зачем, спросила я.

Он посмотрел на меня с каким-то снисходительным недоумением. Словно, хотел сказать: «Ну и глупы же вы, барышня!..». И правда, надо же было такое сморозить! Да разве человек, который каждый день (да что там каждый день – каждый час!) ходит между жизнью и смертью – разве такой человек станет хвалиться чужой медалью? У него другие ценности. Я тут же вспомнила про медали своего дедушки. Он вернулся домой в сорок шестом и тогда в первый раз увидел сына, родившегося три года назад. И на радостях отдал мальцу все свои медали: смотри, мол, сынок, вот какие тебе батя игрушки с фронта привёз!

– Да моя медаль, моя! Или тебе корочку на неё показать?

– Саш, а ты там чем занимаешься? Поди-подай? Обеспечиваешь быт?

– Ну, это я в начале был поди-подай, а теперь, как все.

– Что – как все?

– Боевые задачи выполняю.

– Какие боевые задачи?

– Ну, это ты уже много хочешь знать…

– А где?

– Лен, ну, ты как маленькая! Не понимаешь, что говорить можно не всё?

Я ощутила себя полной дурой – и правда, чего прицепилась?

– А автомат у тебя есть? А ты уже стрелял? А ты кого-нибудь убил? – Я сама не могла бы объяснить, откуда в моей, в общем-то, не самой глупой голове бралась такая дурь! Наверное, я просто не могла представить себе Сашку, этого «хлюпика», этого худенького мальчика в очках, с которым никто не хотел дружить, с автоматом в руках. В общем, если я и поглупела, то исключительно от удивления.

– Саш, а Саш, а позывной? У тебя же должен быть позывной!

– Есть, но звучит как-то нескромно. Это не я, это комбат мне его дал.

– Ну, какой? Какой?

– Кремень. А ты думала Хлюпик?

Я чуть сквозь землю не провалилась. Мы с Сашкой явно поменялись ролями. Тогда, давным-давно, он задавал наивные вопросы и восхищался тем, что, на мой взгляд, было совершенно неважно. А теперь он ходит в бронежилете, стреляет из калаша, выполняет какие-то боевые задачи и тоже пожимает плечами: мол, и что?

– Саш, тебе там, наверное, ужасно трудно? И страшно?

– Трудно. И страшно. И смертей вокруг много. Но я знаю только одно – все войны когда-нибудь заканчиваются.

Да он теперь еще и философ! Что делает с мальчиками эта война!..

– Саш, – теребила я его, – ну, расскажи!..

– Что рассказать? Первое время было тяжело – морально. Парни все уже обстрелянные, и тут к ним меня сунули. А оно им надо? Говорили: сиди, не высовывайся, под ногами не путайся. Я и не путался, но старался помогать. Просил, чтобы меня посылали туда, где опаснее всего. Мне же нечего терять – если убьют, никто не заплачет. Комбат мне: «О, Господи! Да кто же это чудо в армию взял?». А ему: «Сам пришёл!». Потом комбат понял, что меня так просто не сломаешь, и уже иногда ставил меня в пример: мол, кремень, а не парень. Ему плохо, а он держится! Потом уже все стали меня так называть. Ну, что тебе ещё рассказать? Там ничего интересного. Грязь, кровь… Роман не напишешь…

– Да какой уж там роман… Саш, а Саш, а что вы едите-то там?

– Ну, что там вообще едят? Тушёнку, консервы…

– Так хоть теперь пирожное-то съешь, конфет с собой возьми. Я помню, что ты раньше сладенькое любил…