Было время, когда в Ржеве через Волгу пролегал один мост, немногочисленные прихожане посещали единственную действующую церковь, а телезрители смотрели один канал, и тот чёрно-белый. Ржевский рынок в ту пору называли базаром, и он тоже был единственный на весь город. Шли годы, время то ползло, то мчалось. Количество мостов удвоилось, число культовых сооружений удесятерилось, телеканалов не счесть, торговых центров и всяческих мини-супер-гипермаркетов – изобилие и даже переизбыток.

*** Узнал о готовящейся реконструкции старого ржевского рынка и поспешил запечатлеть то, что ещё там уцелело. Лестницу на «семи ветрах» не успел увековечить, потому что долго раскачивался. Прибыл к «гармошке», что на Робеспьера/Верещагина, а лестница-то – тю-тю. В молодости я съезжал с каждого пролета её перил, как с американских горок…

Фотография любой развалюхи может с годами столько всего навеять! Как-то сделал ещё плёночным фотоаппаратом пробный щелчок из своего окна. Спустя много лет стал оцифровывать плёнки и наткнулся на тот самый негатив. Никогда бы не вспомнил тот ветхий домишко, что стоял на месте сегодняшнего роскошного особняка. Лачуга давным-давно исчезла, будто её никогда и не было. А на снимке вот она, целёхонькая…

*** Пройдём по ржевскому рынку, он же колхозный, он же центральный и единственный – с послевоенных лет до лихих девяностых, для кого-то тучных, для кого-то тощих. На ржевской карте начала ХХ века обозначены торговые ряды на Спасской площади и на Большой торговой, она же Советская, она же Новосоветская. Также существовала Конная площадь, после Октября превратившаяся в площадь Революции.

Через сто лет в городе возникли торговые центры и мини-рынки, они плодились и множились, дробились и расползались от центра к окраинам. В губернских газетах начала века можно прочесть о мерах, призванных ржевскую уличную стихийную торговлю как-то обуздать, направить в мало-мальски цивилизованное русло, а то ведь торговый люд заполонил проезжие улицы так, что не разъехаться конным экипажам.

Местом действия своего романа Эмиль Золя избрал парижский рынок. И тот, и другой (роман и рынок) француз назвал «чревом Парижа». Возле нашего рынка встретил коллегу. Стали вспоминать о ржевском чреве. Первое, что пришло на память, – деревянный павильон со ступеньками и двумя дверями. Не помню, что находилось за правой дверью, а за левой – кажется, звукозапись.

Я однажды купил там гибкую пластинку со сногсшибательной зажигательной композицией «Высокое напряжение» венгерской группы «Неотон». Рассказал об этом на литобъединении Лилии Хачатурян, венгерке по отцу, Киш в девичестве. Она пообещала привезти мне пластинку этой группы, когда поедет на историческую родину. «Неотон» исполнял эту песню на родном языке, позже появилась запись на английском – и пропал колорит. А Лилия Владимировна на родину так и не поехала – вскоре соцлагерь оказался погребённым под руинами рухнувшего Варшавского договора.

Запомнился и аптечный ларёк у самого входа на рынок. Его ежедневно навещали наши мужики, с которыми мы обучались на краткосрочных механизаторских курсах. «Студенты» (некоторым оставался год до пенсии) покупали в ларьке муравьиный спирт.

Однажды коллега спросил меня: «А зачем?». Он был не очень просвещён в фармацевтике, поэтому я ответил: «Не знаю». Преподаватели «махно» (укоренившееся название профтехучилища) просили продавщицу аптечного ларька не отпускать это наружное лекарство, поскольку учащиеся его употребляют внутрь. Приходят мужики на следующий день к ларьку, а продавщица тычет в объявление на стекле: «Муравьиный спирт отпускается после 15 часов. Администрация». Будущие механизаторы грозились пожаловаться в ВЦСПС.

*** Каким он вспоминается, старый рынок? Мощённый булыжником, утыканный деревянными прилавками, с нескончаемым потоком покупателей и, конечно же, с «барахолкой». Всё это кануло в вечность. В восточной части рынка находились застеклённые прилавки, где торговали творогом, сметаной, молоком. Пока мама посещала мясной павильон, мне разрешалось погладить кроликов и цыплят, посмотреть на рыбок и птичек, – вся эта живность продавалась в западной части. Но однажды я удрал на «барахолку», и мама стала брать меня с собой в мясной отдел.

Он мне сразу не понравился. Во-первых, я помнил, как отец хохотал, когда однажды мама принесла с рынка баранину, оказавшуюся козлятиной. Выяснилось это, когда псевдоовцу начали варить. Отец зудил и зубоскалил: «Такой зело зловонный запах может исходить только от козла!». – «Следующий раз сам пойдёшь на базар и принесёшь овна», – резюмировала мама.

А ещё в мясном отделе я увидел коровью голову с открытыми глазами. Позже читал у Ивана Бунина рассказ «Телячья головка». В общем, мясной павильон нам с Иваном Алексеевичем не понравился. Кстати, много позже на «барахолке» я купил его «Жизнь Арсеньева». Как сейчас помню, книги лежали на оранжевой клеёнке, а клеёнка расстелена на ярко-зелёной траве. Книга стоила 3 рубля 60 копеек. За стих в газетной литстранице выплачивали такие же гонорары. Ржевские поэты и мужики поймут, о чём речь.

Из ржевской устной топонимики исчезают укоренившиеся народные ориентиры. А ведь казалось, что их и топором не вырубишь! «Барахолку», «гармошку», «семь ветров» мы уже упоминали, а были ещё «доски» в Горсаду, «драмсарай» там же; «три головы» пока живы. Возле Нового моста находился мой детсад. Краеведы говорят, что здание принадлежало Спасскому храму, где располагался причт – церковно-приходской дом с трапезной, ризницей и просфорней. Сохранившуюся часть Спасского собора, кроваво-кирпичного цвета, я ещё помню, она стояла на месте сегодняшней автозаправки. В провал, образовавшийся в районе исчезнувшего детсада, я спускался и даже сделал несколько фотографий.

*** У первого директора нового, ещё недостроенного рынка, я брал первое в своей журналюжной карьере интервью. За директором я несколько дней охотился, застал его в конце дня в какой-то лаборатории рядом. Выглядел он уставшим, но приветливым. Провёл внутрь строения, которое народ уже окрестил Байконуром, сокрушался: «Проблем здесь – от пола до потолка. Бетонная стяжка просела. Как противопожарную пропитку потолка делать, ума не приложу, хоть циркачей-канатоходцев нанимай!».

Кстати, зооцирки и зоопарки раньше часто приезжали на обе базарные площади. У хозяйки одной макаки я тоже интервью брал. Спросил, не боится ли она обезьяну отпускать без поводка? Засмеялась в ответ: «Одному посетителю наша Машка очень понравилась, он её на руки взял, гладил-гладил, а потом куда-то смылся. Через минуту бежит и визжит. Макака вцепилась ему в волосы и отпустила, только когда он её на место усадил. Два клока своих выдранных волос он не стал забирать».

В последний раз мы с фотографом навещали Старый рынок ко Дню то ли независимости, то ли единства, когда накануне к мясному павильону приделали концертную площадку. Мы освещали премьерный концерт. Певческие и танцевальные коллективы переодевались внутри мясного павильона. Похоже, акция была одноразовая – не помню, чтобы к другой дате там кто-то ещё выступал.

Концерт проходил на площадке, где сегодня меж двух салонов красоты затесалась восточная кухня. У одного салона загадочное название «Инь и Янь». Загадочное вот почему. Если речь о китайской философии, то янь должна писаться без мягкого знака, ян символизирует мужское начало. Впрочем, на фасаде этого же ряда, на той стороне, что выходит на Большую Спасскую, красуется вывеска кафе «Суши», а это уже не китайское, а что-то самурайское и не просто загадочное, а прямо таинственное.

*** В мясном павильоне в ту пору «краны» продавали продукцию своего подсобного хозяйства, а редкие частники торговали мясом и салом. Встретил там как-то одноклассника, преподавателя физкультуры в Ржевском медучилище, который пришёл на базар за мясом. Игорь пригласил меня в свой спортзал для освещения волейбольного турнира, а потом сказал: «Помнишь, я тебя весной звал в поход на байдарках от истока Волги до Ржева? Хорошо, что ты не поехал. Приезжаем в верховье, а там ещё лед не растаял».

Подходим к другому однокласснику (он здесь работал какое-то время рубщиком мяса). Нас увидел, говорит: «Чего вы так поздно? Конец дня уже, мясо кончилось». Точь-в-точь, по Визбору:

Мясной отдел. Центральный рынок. Дня конец. И тридцать лет прошло – о, боже, тридцать лет! И говорит мне ассириец-продавец: «Конечно, помню волейбол. Но мяса нет!».

Песня написана в начале восьмидесятых. Тогда и в Москве с мясом было туго. Сейчас в любом задрипанном ржевском ларьке полно товаров, за которыми в семидесятых в Москву мотались. В самом глухом дворе сегодня – иномарка на иномарке, а в сетях столько скулящих по поводу невыносимой жизни! Почитаешь этих расплодившихся блогеров и задумаешься: неужели они искренне истерят, когда убеждают свою паству, что не сегодня – завтра мы все вымрем? Нет, конечно, искренни они, когда прибыль теряют, на всё остальное плевать хотели, потому и выклянчивают лайки и подписки. Ах, смертность зашкаливает, население убывает, рождаемость падает… «Да что вы говорите, так искренне причём?!».

На снимках: Старый рынок сегодня; провал и подземелье у нового моста.

Александр НАЗАРОВ
Фото автора.