Офицер, вероятно, и сам в душе был рад представившемуся случаю с честью выйти из трудного положения. Кивнул в знак согласия головой. Патруль уходит. – А вы, – говорю злополучному большевику, – больше не скажете ни слова. Не позволю! Исчезайте! Он скрылся в толпу, о чём-то ещё жестикулируя.

ДНЁМ

Тем временем внимание народа отвлекается выезжающим из двора кортежем: четыре процессии направляются в четыре части города. Впереди каждой – оркестр полковой музыки. Затем – около десятка разукрашенных цветами и лентами экипажей. В них сидят банковские служащие с походными кассами и наши барышни в белых туалетах. У всех через плечо – красные ленты. Кортеж сопровождают цепи велосипедистов на разукрашенных машинах. На площадях и людных перекрёстках процессии останавливаются. Музыка оркестров собирает народ. Ораторы произносят речь, приглашая покупать «Заём Свободы». И облигации раскупаются. Часто дают и пожертвования.

Эстрада на главной площади привлекает всё новых ораторов. По-прежнему толпится слушающий их народ. Выступают и приехавшие в Ржев матросы Черноморского флота – они тогда ездили по фронту и тылу агитировать за продолжение войны. Считалось, что это делается матросами из патриотических побуждений. Мало кто знал, что их поездка субсидировалась правительством. Интеллигентные люди в матросской форме – они умели производить на солдат впечатление. Что-то опять поддело Канторова. Увлечённый речами матросов, он вдруг выступил, но под совершенно другой личиной. Произнёс с эстрады патриотическую речь. Как будто демагога Канторова подменили… Речь имела потрясающий успех.

Пока толпа ревела от патриотического восторга, один из публики, бывший наш банковый электротехник, сбегал к себе на квартиру. Канторов как раз завершал речь. За ним выскочил на эстраду электротехник: – Граждане! Вот мои серебряные вещи! Собрал трудами всей жизни. Он поднял над головой подстаканник, серебряный бокал, часы и ещё мелочи из серебра. – Всё жертвую Родине! В толпе поднялся гул… – Нет! Ещё не всё! Расстегнул рубаху. Снял крест с цепочкой. – И его отдаю Родине! Больше у меня уж нет ничего!

Толпа всколыхнулась, загудела. Со всех сторон потянулись руки с кольцами, браслетами, часами, портсигарами, брошками, просто деньгами… Канторов, электротехник и еще несколько человек из публики принесли мне свои шапки, заполненные этими пожертвованиями. Лицо Канторова – лицо именинника: – Порыв-то был какой!.. Чисто Мининский…

За ними приплелась какая-то старушка. Принесла мне семейные реликвии – чиновничью шпагу и несколько орденов: – Хранила как память о покойнике муже. Теперь жертвую их Родине!

А близ эстрады центром внимания стал разукрашенный фургон еврейской общины. Я разрешил им выступать с условием, что все пожертвования они передадут нам. Евреи выделили из своей среды очень недурных ораторов и обильно собирали пожертвования и от евреев, и от русских.

ВЕЧЕРОМ

Наступила вторая половина «Дня». В обеих частях города были устроены народные гуляния. На нашей Князь-Фёдоровской стороне ими руководил я; на другой стороне – А.П. Попов. Вешенский опять уклонился от активного участия. Оставаясь в здании банка, он контролировал операции кассы с продажей облигаций.
На бульваре, над Волгой, собралось столько народу, что трудно было протолкнуться. В киосках опять шла продажа «Займа Свободы», кроме того, в разных местах был устроен американский аукцион в пользу сиротского приюта.
Продавали, что только придётся. Но наибольший успех имела продажа портретов Керенского. Положительно, Керенский был тогда кумиром истерических масс. Один из ораторов поднял его портрет над головой:
– Граждане, мы все живём своей жизнью, заботимся только о себе… А вот он один, страдалец, болеет душой за Родину и всё думает о нас!
Заревела толпа, и портрет Керенского, стоивший нам полтинник, был продан за сто двадцать рублей.

Всеволод СТРАТОНОВ.
Продолжение следует.