Ржевское купечество в лице его виднейших представителей дало мне коллективное рекомендательное письмо к московскому купечеству — на случай, если бы мне пришлось устраиваться по банковской или коммерческой деятельности. Письмо это осталось неиспользованным, поскольку большевики изничтожили купечество как класс.

Во второй половине января я уехал в Москву. Самым трудным там оказался вопрос с поиском помещения, — столица уже была переполнена. В первый раз с большими трудностями устроился в одну из гостиниц, в сырую коморку с мокрыми и никогда, по всей видимости, не высыхающими стенами. Для меня, застарелого малярика, это было гибельно. Затем нанял комнату на Тверской-Ямской, у еврейской женщины-врача. Здесь я прожил месяц, хотя меня одолели клопы. Наконец, после месячных поисков нашёл три меблированные комнаты на Арбатской площади.

Оставшуюся тем временем в Ржеве мою семью не оставляли без внимания. Некоторые из сослуживцев её постоянно навещали, стараясь помочь, чем только можно. Ещё более трогательно было внимание, проявляемое к моей семье, несмотря на большевистское растление, низшими служащими банка.

В то время уже начал проявляться недостаток в хлебе, но войска снабжались хорошо. И вот, хотя я уже был лишён власти и являлся посторонним для банка человеком, некоторые из наших солдат приносили моей семье хлеб, получаемый ими в довольствие, отказываясь от платы. Другие, в том числе сторожа, приходили по утрам, пока семья ещё спала, и рубили или кололи для неё дрова; при этом уходили раньше, чем им могли бы за это заплатить…

Для увеличения большевистских рядов солдатские комитеты стали раздавать ружья и патроны рабочим, особенно подросткам. Эти последние в конце дня и до поздней ночи занимались упражнениями в стрельбе. Опасно стало по вечерам выходить — ничего не стоило попасть под шальную пулю.

Распущенность солдатни была уже абсолютная. На улицах кое-где торчали, сиротливо смотря вверх, брошенные орудия тяжёлой артиллерии. Они завязли в грязи, которая затем замёрзла. Кое-где, также в замёрзшей грязи, стояли орудийные трактора. Всё приходило в негодность, и никому до этого не было дела.

Я поспешил вывезти семью из Ржева. Мы собрались к вечернему поезду. Нас провожало небольшое число служащих, между ними несколько — вспоминаю это с особым чувством удовлетворения — наших солдат. Они очень помогли солдатской формой в последние минуты. Нелегко было добраться до вокзала. Чтобы не попасть под пули, пришлось ехать осторожно и глухими переулками. В этот морозный вечер стрельба шла непрерывная, как будто происходило настоящее сражение.

Комнаты вокзала были переполнены вооружёнными солдатами. Сидели, пили, бранились… Один спьяну выстрелом в стену разрядил ружьё, переполошив пассажиров. Накурено, грязь, наплёвано… Кое-как с помощью наших солдат удалось втиснуться в поезд. Один из них, Василий Хохлов, поехал нас провожать до самой Москвы. Стёрлись различия между управляющим банком и солдатом охраны, — он ехал как бы в роли члена семьи. Много он нам помог и в дороге, и при высадке в Москве. Принять от меня вознаграждение деньгами Хохлов отказался, мы ограничились рукопожатиями.

Ещё в течение нескольких лет нас в Москве навещали приезжавшие в столицу банковские служащие. В голодные 1918-1919 годы они иногда привозили нам настоящее лакомство — каравай хлеба. Иные уже меняли свои взгляды. Первым между ними оказался Пекарский, перешедший на службу к большевикам. Ржевское и Двинское отделения стали, как и другие учреждения, жертвами большевистских финансовых экспериментов. При них для меня всё равно неустранимо наступила бы катастрофа, — это был только вопрос времени…

Всеволод СТРАТОНОВ.

На снимке: Всеволод Стратонов.

P.S. После переезда в Москву Всеволод Викторович преподавал в МГУ. Он не любил большевиков и всячески сопротивлялся советской власти. За это его выслали из России. В 1922-м он навсегда покинул Родину, отбыв в Германию на «философском пароходе». Так именовали два рейса немецких пассажирских судов, доставивших из Петрограда в Штеттин более 160 оппозиционных представителей интеллигенции. Впоследствии профессор переехал в Чехию, преподавал в Праге. Его судьба трагична: в 1938 году Всеволод Стратонов покончил жизнь самоубийством…