Корреспондент НТВ Вадим Фефилов — о событиях в Сирии.
Наш дом в самом большом городе на севере Сирии полностью жилой. Из двора-колодца видно, что на балконах всех семи этажей сушится полотенца и простыни. Синее небо и оранжево-белое белье. Ни одной вещи цвета хаки.
Мимо проскакал на одной ноге, подогнув вторую, мальчишка лет пяти. Показал мне язык. За ним паренёк постарше, тащит велосипед со сдутыми шинами. Поздоровался с нами простуженным сиплым голосом.
– Ас-саля́му алейкум!
Проходит бабушка в очках, как у Джона Леннона, и черном платке. В загорелых руках красная тарелка с пирожками.
– Ас-саля́му алейкум, угощайтесь, горячие!
Мы живём у сирийских революционеров в бригаде «Защитники Пророка». Обычная квартира. До линии фронта в городском микрорайоне Амрия – минута-две на машине. В наших кварталах часто падают мины и поэтому самое приятное время – вечер, когда включают шумный дизель-генератор.
Боевики живут только на первом этаже. Вокруг обычные граждане. Так и в других домах микрорайона. Конечно, если здания не разрушены.
Люди сделали сделали свой выбор. И не в пользу лагерей беженцев в Турции и Иордании. Смертники.
***
Когда я снимал репортажи на стороне правительства в Дамаске и Хомсе, то много раз слышал, что мятежники прикрываются мирными жителями, как щитом.
Надо расспросить самого незаметного из членов отряда – бывшего полковника регулярной армии. Небольшого роста, худой, с трёхдневной щетиной на боксерском подбородке, лет 45-ти. На голове всегда серая хлопковая шапка-петушок – она натянута до бровей. По виду не скажешь, что настоящий полковник.
Не похож и на религиозного фанатика-смертника. Ещё ни разу не видел, чтобы он молился. И курит постоянно, а для правоверных мусульман сигареты – харам (грех).
В отличии от других боевиков никогда не носит автомат. Почему-то я называю его по-французски – Сolonel (полковник). А он не возражает! Смеется только. Ну, точно не радикал.
Мне говорили, что именно он сбил из крупнокалиберного пулемета взлетающий армейский самолет, когда отряд атаковал военный аэродром. Несколько раз подходил и напоминал, чтобы его лицо не попадало в объектив нашей телекамеры.
По своему обыкновению поздно вечером он лежит на ковре, подстелив под голову кожаную куртку, курит и что-то пишет на трех или четырёх своих мобильных телефонах. Под боком два черных пистолета.
– Ас-саля́му алейкум, Сolonel, не помешаю?
Вместо ответа присаживается и тянет из пачки сигарету. Протягивает мне, улыбается и вспыхивает зажигалкой.
– Почему ты перешел на сторону революции?
– Сирией много лет управляет религиозный клан алавитов. Хотя нас, мусульман-суннитов, подавляющее большинство. Когда началась заваруха, почти все сунниты ушли из регулярной армии. Я – не исключение. За президента Асада воюет только алавитский спецназ. И еще авиация, где лётчики сплошь – иностранные наёмники. В том самолёте, что я сбил, сидел парень из Северной Кореи.
– Что вы с ним сделали?
– Он был уже мертвый, когда приземлился на парашюте.
– В Дамаске газеты пишут, что вы прикрываетесь обычными гражданами, как щитом. Разве это честно?
– На это и так можно посмотреть. Но на самом деле любой из миллионов суннитских домов или квартир может быть нашей казармой и штабом. Мы боремся с режимом, и наши единоверцы нас поддерживают. Вот и всё.
***
Каждый вечер боевики внимательно просматривают на ноутбуке снятое моим оператором видео. Файлов многие сотни, но им не лень. Иногда говорят: «Вот этот фрагмент надо затереть».
Молча удаляем. Очевидно, что нам не совсем доверяют. В отряде знают, что мы из вражеской России. В других бригадах, а их десятки в миллионном Алеппо, о нас пока вроде не слышали. Нас проверяют самые разные люди. Однажды утром напротив за стол садится смешливый вертлявый курд, отвечающий в отряде за контрразведку. Подливает мне в пузатый стеклянный стаканчик горячий чай:
– Ты считаешь нас террористами?
Вопрос с подвохом. Особенно, если знать, что революционеры каждый день и каждую ночь натурально убивают людей. Своих врагов, конечно, но с руками, ногами, глазами, душой и именами. Пью чай и отвечаю, не торопясь.
– Встречался я недавно с исламским учёным Хасаном ат-Тураби. У него в гостях шесть лет жил Усама бен Ладен. Ат-Тураби мне объяснил, что слово «джихад» означает «разнозначный ответ». Ты мне сказал добрые слова – и я тебе тепло ответил. Ты меня оскорбил – и я тебя негодяем назвал. Ты меня ударил – и я тебе врезал. Тут мы договорились прекратить – и ты отвернулся, а я взял автомат и разнёс тебе прикладом голову. Настоящий терроризм – это то, что выходит за рамки «разнозначного ответа».
– Что ж, справедливо.
Курда-контрразведчика вызывают по рации и он бежит из квартиры. Хладнокровный оператор Сергей закуривает сигарету.
– Чувствую себя, как болельщик «Спартака» на стадионе в секторе «Зенита». Или даже хуже.
***
Днём работаем в деревне рядом с городком Мара. Пока Сolonel с кем-то разговаривает на пыльной улице, нас приглашают зайти в дом. На полу, на тонком матрасе, лежит молодой бородатый мужчина. Соглашается поговорить.
– Мне сказали, что вы служили старшим сержантом в специальных войсках правительства?
– Да.
– Почему перешли на сторону повстанцев?
У молодого воина Аллаха перебит позвоночник. Говорит тихо и медленно. Сижу перед ним на корточках и жалею, что не снял бронежилет.
– Они за справедливость.
– Это ваше первое ранение?
– Нет, пятое.
Дом бедняка – одна большая чистая комната и смежная кухня за цветастой занавеской. Посредине – чёрная печка с трубой. У нас со времен российской революции ее называют «буржуйкой». А в Сирии – «соба». Соба-особа. В этом слове тоже есть что-то буржуйское.
Год назад они атаковали городской квартал имени Сулеймана. Из-за угла выехал танк и выстрелил. Снаряд попал в пятый этаж дома и на Мохаммеда упал каменный блок. Это было его первое ранение.
Спустя несколько месяцев он надел форму солдата правительственной армии. Хотел с другими боевиками проникнуть за линию фронта под видом армейского патруля. На их пути оказалась «высотка» с толковым снайпером. Стрелок догадался, что идут мятежники и открыл огонь. Ещё ранение. Долго лечился и опять воевал. Снова «пару раз зацепило, но не так сильно».
– А сейчас-то что произошло?
– Мы шли в атаку. В конце квартала имени Шейха Саида рядом с бывшим артиллерийским училищем стоял танк. Выпустил два снаряда. Меня ранило в позвоночник, других – в руки и ноги.
Бывший спецназовец называет себя моджахедом, участником джихада – священной войны мусульман против неверных.
– Кто вас наставлял в жизни, кого считаете духовным отцом?
– Шейха Усаму бен Ладена, Абу аз-Заркави, Хаттаба чеченского. Видел их по телевизору ещё в детстве.
В ногах у раненного на полу замерли два мальчика лет десяти – младший брат и сосед.
Будущее Сирии. Маленькие манекены внезапно оживают, когда обращаюсь к ним. Сверкают глазами.
– А вы кем хотите стать в жизни?
– Моджахедами!
Мохаммед вдруг поднимает указательный парень вверх. Я думаю, что исламский революционер показывает мне жест всех джихадистов – «нет бога, кроме Аллаха», но ошибаюсь.
***
В небе над деревней происходит чертовщина – неясный ноющий гул превращается в рёв моторов над нашей крышей. И тут же удары и взрывы – дом затрясло.
– МиГ, русские МиГи, – произносит раненый.
Сolonel и другой сопровождающий нас повстанец хотят посмотреть, что стало с деревней после бомбардировки, а мне надо закончить интервью.
– Вы когда идёте в атаку, что чувствуете?
– Страха нет, ведь я был бы очень рад переместиться из этого мира в рай.
– Надеюсь, это последнее ваше ранение.
– Врач сказал, что я больше не смогу ходить.
Наш Сolonel уже входную дверь открыл. Затылком ощущаю его нетерпение. Надо прощаться с раненым.
– Если все же повезет и встанете на ноги, то чем займетесь?
– Мечтаю снова взять автомат. Когда здесь закончим – поеду в Палестину.
Водитель давит на газ и через минуту резко тормозит. Выскакиваем из минивэна. Из земли на пустыре торчит хвост не разорвавшейся ракеты. Замечаю надпись на русском: «Вложить пороховой заряд».
Вокруг уже собралось человек сорок местных. Все исступлённо кричат. Размахивают руками и палками. Один из них со злостью стучит по ракете молотком.
– Проклятый режим Асада! Проклятые русские! Аллах покарает их! Мы убьём их всех!
***
Моя страна поставляет вооружение президенту Асаду, и я ужасом вспоминаю, что на наших бронежилетах надписи «Press» не только на английском, но и на русском. Если кто-нибудь в этом захолустье знает, как выглядит кириллица, то нам крышка. Как поведут себя два боевика, сопровождающие нас? Не знаю.
Старый минивэн мчится дальше по кривой деревенской улице. Стоп – и здесь толпа. Люди мечутся и громко стонут. Мой оператор быстро наводит камеру и снимает. Крутится, как странная юла-бочонок в своем синем бронежилете. В этом месте ракеты разрушили несколько домов. Карета «Скорой» увозит убитых. Рыдающий мужчина бросается к нам. Его удерживают за руки крепкие небритые односельчане.
– Все, Сергей, уходим! – командую оператору. – Сейчас кто-нибудь догадается проверить документы.
К нашему водителю подскакивает огромный старик с растрёпанной седой бородой. В руках тяжелая чёрная трость.
– Вы кто такие?
– Мы из отряда «Защитники Пророка», а это парни с телевидения Канады.
«Хоттабыч» опускает палку. Водитель убирает автомат Калашникова к ручному тормозу и снова жмёт на газ. Идёт дождь, и мы в полутьме выбираемся из деревни.
Едем по тёмной просёлочной дороге. Выезжаем на большую трассу. Взбесившиеся «дворники» сгоняют воду с лобового стекла. В мокрой тьме вокруг ни огонька. Если наш водитель сделает ошибку и пересечёт условную линию фронта, то нам несдобровать. Армейцы наших охранников могут сразу казнить. Нас с оператором тоже шлёпнут или посадят в тюрьму.
Я пытаюсь думать о том раненом в позвоночник боевике Мохаммеде. Он был старшим сержантом войск специального назначения. С его-то бесстрашием мог бы получать ордена и медали. Быть героем сирийской нации. При ранении лежал бы в большой чистой палате в госпитале в Дамаске, а не на полу в деревенской лачуге. Почему он сделал такой выбор?
Поздним вечером в «нашей квартире» пошел налить себе чаю. Colonel собирается в ночной диверсионный рейд в тыл к правительственным войскам. Он сидит на полу на коленях и шепчет:
– О Аллах, их глотки и языки мы отдаем Тебе на Суд. И прибегнем к Тебе, удаляясь от их зла!
