– Рус, сдавайс!

Вдруг в моей телефонной трубке обнадёживающе что-то хрустнуло, и через секунду раздается голос сержанта Минеева:

– Орёл! Как слышно?

Как ни радостно было слышать этот голос – отвечать некогда. Мне позарез нужен был Глыва, а он в соседнем отсеке траншеи.

– Есть связь с батареей! – сообщил комбату. – Вызываю огонь на себя. Не возражаешь? Всех своих людей ко мне! Здесь безопаснее!

– Давай! – требовательно крикнул в ответ Глыва.

– Батарея! Огонь на меня! – проревел я в телефонную трубку (установки прицелов написаны мелом на орудийных щитах). – Беглый! Огонь!!!

Минеев на том конце телефонного провода громко и чётко передал команду старшему на батарее, а тот во всё горло, чтобы было слышно за сотню метров всем орудийным расчётам, повторил мою команду.

«Ну, всё!» – облегчённо выдохнул я. И тут же вспомнил про своих бойцов. Сердце чуть не выскочило из груди: каково орудийным расчётам стрелять в меня, своего командира? Но я знал: мой приказ они выполнят точно и быстро.

До залпов артиллерии оставались секунды, мысли путались. Одна не давала покоя: что же ещё можно сделать за эти секунды, чтобы спасти от явной смерти себя и горстку наших бойцов? И тут со скоростью молнии в моём мозгу начали проскакивать и другие – казалось бы, совсем ненужные, мешающие думать, – мысли о других людях, которые стоят около орудий в двух километрах позади меня и которым ты отдал приказ: «Огонь на меня!». Заглушить эти «побочные» мысли было невозможно. На миг представил наводчиков четырёх орудий. Как они, охватив взглядом написанные на орудийных щитах установки угломера и прицела для стрельбы в критической ситуации по командиру, принялись быстро вводить эти установки в прицел. Но их движения, доведённые до автоматизма при стрельбах, сейчас неуверенны. Руки не слушаются. Риски на дисках плавают. Моховички поворотных механизмов не крутятся… Не ладятся дела и у остальных номеров расчётов.

Но вот всё-таки прозвучали доклады о готовности к стрельбе из орудий. Старший на батарее офицер, волнуясь, хрипловато, но достаточно громко, на всю батарею, повторил последнее зловещее слово моей команды на стрельбу: «ОГОНЬ!!!». Это слово было равнозначно нажатию на спусковой крючок приставленного к виску пистолета. И орудия грохнули роковыми выстрелами. Возникшие в моём воспалённом мозгу путаные мысли о людях у орудий и находящихся здесь, в траншее, вдруг резко прервал голос из телефонной трубки: – Выстрелы! – поступило сообщение от орудий.

Значит, мои снаряды уже летят к нам. 23-килограммовые «чушки» всех сотрут в порошок – и нас, и немцев. Единственная надежда – на рассеивание снарядов при стрельбе с закрытой позиции. Но это возможно только при очень точной наводке. А немцы, подгоняемые своими командирами, уже были готовы вскочить к нам в траншею. Я слышал их отрывистые злые команды.

Но тут в уши врывается зловещий шум приближающихся снарядов. Он схож с рёвом низко летящих над головой реактивных самолётов. И в ту же секунду один за другим загрохотали мощные взрывы. Взметнулись вверх вспышки ярких огней, заклубились громадные клубы пыли и дыма. Земля всколыхнулась, стены траншеи по-змеиному вильнули, а из-за них, из вспученного грунта, мгновенно поднялась вверх земляная стена. Она устрашающе быстро наклонилась над траншеей и мелкими крошками обрушилась внутрь. Хорошо, что я не лёг на дно траншеи – в этом случае меня похоронило бы заживо. А так землёй выше колена лишь засыпало мне ноги, и я всё никак не мог выбраться.

А снаряды продолжали взрываться, сверлящий уши страшный рёв не прекращался. Мириады стальных осколков угрожающе свистели, визжали и кряхтели на разные голоса – в зависимости от скорости. Они до сантиметра пронизывали всё окружающее нас пространство. Смертоносный ад артиллерийского налёта длился более двух минут. А когда прекратился – нас оглушила звенящая тишина. Мир просто перестал существовать.

Я выпрямился и посмотрел поверх бруствера траншеи. Кругом – сплошная чернота, громадные воронки и множество скорченных в неимоверных позах трупов фашистов. Наконец, вытащив ноги из земли, я заглянул в соседний отсек траншеи. Там лежал засыпанный землёй Глыва, а двое солдат осторожно его откапывали. В ногах комбата с окровавленным черепом лежал его мёртвый ординарец (наверное, во время обстрела он приподнял голову над траншеей). Все мы, восемь человек, оставшихся в живых после обстрела, несколько минут приходили в себя.