Недавно попалась мне в руки любопытная книга – «Пушкин в воспоминаниях современников» аж 1950 года издания. Что-то подобное я уже читал – «на заре туманной юности» – и даже перечитывал в более зрелом возрасте, но не такое древнее. Почему бы ещё раз не перечитать, освежив в памяти перипетии жизни великого поэта?
И что интересно. Читаю, вспоминаю – и вдруг натыкаюсь на совершенно мне не знакомое имя, точнее, фамилию – Облачкин. То ли в более поздних изданиях она выпала из контекста за незначительностью самих воспоминаний, то ли я сам этого господина некогда пропустил. Хотя – вряд ли: уж больно фамилия запоминающаяся. Можно сказать, поэтическая. Пушкин… Облачкин… Согласитесь, что-то в этом сочетании есть. Итак, читаю. Всего-то четыре странички текста.
Некто Облачкин с 14 лет начал писать стихи «и, не шутя, вообразил себя поэтом». Но, не будучи до конца в этом уверенным, решил обойти всех известных поэтов и испросить у них благословения. Времена были простые, патриархальные, и юношу, судя по всему, из небогатой и неродовитой семьи охотно принимали и даже благословляли – правда, не все, но исключения были немногочисленными. (Любопытно, у кого же он побывал, что повидал и как его принимали? Увы, всё это так и останется тайной, покрытой мраком). Однако, в конце концов, никто из благословителей не вошёл серьёзно в его положение и не помог его горю – «а горе было великое». Что за горе?
Тут лучше самого Облачкина никто не скажет: «В семье, с которой мне суждено было жить, смотрели на мою страсть к литературе очень сурово, враждебно относились к моим наклонностям и непременно хотели повернуть всего меня по-своему, стараясь всеми средствами убить во мне страсть к поэзии и сделать из меня купца, чиновника, ремесленника, – словом, кого бы то ни было, только бы я бросил писать стихи и не читал беспрестанно книги». Тут, наверное, многие скажут: «Как я понимаю этого Облачкина!». А другие: «Как я понимаю его родных!».
Да, ситуация вечная – по крайней мере, в России. Несмотря ни на какие нападки, юноша продолжал писать стихи и искать одобрение у мэтров. Наконец, в один прекрасный день он пришёл к Пушкину. В передней ему попался повар, которого он и попросил передать барину тетрадь со стихами, а сам вышел на улицу, намереваясь прийти за ответом через неделю. Но не успел молодой поэт отойти и на сорок шагов, как его нагнал тот же повар и пригласил зайти к барину в кабинет. Оказалось: Пушкин успел заглянуть в тетрадь и настолько увлекся её содержанием, что тут же послал повара вернуть посетителя. Далее следует восторженное описание великого поэта, его кабинета и разговора, завершившегося тем, что Пушкин предложил Облачкину обрисовать его жизненную ситуацию, чтобы предварить этой зарисовкой публикацию его стихов в «Современнике». «Только, пожалуйста, напишите прозой, а то с вас станется и здесь воспользоваться стихами!» – и оба расхохотались.
Казалось бы, вот достойное начало для ещё одной литературной карьеры! Увы, через несколько дней по Петербургу разлетелась весть о том, что Пушкин смертельно ранен на дуэли, и бедный Облачкин увидел его только на смертном одре… «В течение всей моей жизни только один Пушкин с первой встречи со мною принял в судьбе моей живое, искреннее участие и желал помочь мне делом, а не словами. Судьба распорядилась иначе…» – так завершает поэт свои воспоминания.
Так! Но кто всё-таки этот самый Облачкин? Спешу заглянуть в примечания и – вот те раз! «Никаких данных о мемуаристе не сохранилось. «Воспоминание о Пушкине», опубликованное в «Северной пчеле» (1864, №49, 19 февраля, стр. 161) – единственное известное нам выступление Облачкина в печати».
Получается, что, надломленный вестью о гибели Пушкина, несчастный любитель поэзии всё же поддался давлению родственников и уныло поплёлся, скорее всего, по чиновничьей стезе. Мы даже не знаем его имени-отчества – знаем только, что он дожил до 1864 года, когда ему должно было быть около 42 лет.
Какая печальная и беспросветная жизнь прячется за этими несколькими страничками в «Русской пчеле»! Будучи отмечен в начале жизни самим Пушкиным, следовательно, талантливый поэт «наступает на горло собственной песне» и уныло горбится за письменным столом в каком-нибудь «присутствии», перелопачивая ворохи казённых бумаг! И единственное отрадное воспоминание в жизни – это несколько счастливых минут в кабинете Пушкина.
Вот уж, действительно, – «сюжет для небольшого романа»… или, быть может, рассказа, как у Чехова? Но нет, за этим скромным непритязательным Облачкиным клубится целый не написанный кем-то роман. И может быть, кто-нибудь когда-нибудь его и напишет.
